Ещё раз повторюсь, автор НЕ Я! Кто, к сожалению, не  знаю....

Название: Мороженное
Пейринг: Мелло/Ниар (нет, тут яоя нет, не ждите))) просто про них произведениьице. Misa-Misa^^) Рейтинг: G
Количество слов: 291
Дисклаймер: Все как обычно. Не мое, не претендую.
Саммари: ноу комментс
Для Fujin!!

Сегодня их в кои-то веки кормили мороженным. Но это не самое важное.
Важнее было то, что у Ниара нашлось новое определение для характера Мелло. Это название ему так понравилось, что он даже записал его на салфетке: «Мелло похож на мороженное. Сначала строит из себя холодного и непробиваемого, но очень быстро оттаивает и от этого сильно злится».
Мелло об этом сравнении не знал, но он его словно почувствовал. Он бросил на Ниара озлобленный взгляд, но тут же отвернулся и принялся слизывать со своих рук растаявшее мороженное. Иногда ему это не удавалось и мороженное белыми каплями падало на стол, что бы там слиться в отвратительную сладкую лужицу.
Ниар между тем продолжал наблюдать за Мелло и тщетными попытками того не дать своему мороженному от него ускользнуть.
Все это его даже развеселило, в каком-то роде. Он бы так целую вечность за Мелло наблюдал, если бы с ним не попытались заговорить. Няня – очень мешающее существо. Она всегда появляется именно тогда, когда не нужна.
-Ну что, Ниар, съел уже свое мороженное?
Ниар покачал головой и показал на свою порцию, которая уже давным-давно растаяла.
Няня вздохнула и ушла. С тарелкой, полной отвратительной сладкой молочной жижи.
Ниар задумчиво накрутил ан палец прядку волос и повернулся в ту сторону, где только что сидел Мелло. И разочарованно заметил, что Мелло там больше нет.
Он бы встал и ушел, безразлично озираясь по сторонам. Но у него за спиной раздался какой-то шорох и хриплое покашливание. Когда Ниар обернулся, его сгребли за грудки, и он оказался нос к носу с Мелло.
-Слушай, ты! Я, конечно, понимаю, что тебе тут все дозволено, но не смей больше на меня ТАК смотреть, понял?
Мелло поджал губы, отпустил Ниара и, развернувшись на каблуках, ушел.
Ниар потер висок и дописал на салфетке: «Совсем-совсем как мороженное. Особенно когда тает».

Отредактировано Misa-Misa (2007-04-05 17:10:12)

Опять-таки, слегка яойный фанф)

***
Я зашел в свое любимое кафе. Последний учебный день на этой неделе – можно и расслабиться. Подхожу к витрине, за которой стоит продавщица и она же по совместительству официантка.
- Дайте, пожалуйста, вот это пирожное с кремом.
Продавщица смущенно улыбается.
- Извините, Райто-кун, но оно уже заказано.
Хм… что ж, я не расстраиваюсь.
- Ладно, - легко соглашаюсь с неизбежным, - тогда эклер с…
Девушка краснеет.
- Эклеры тоже уже заказаны.
- Все?! – я насчитываю их штук пять.
- Да, Райто-кун. Извините…
Ладно. Я так просто не сдаюсь.
- Мороженное…
- Заказано. Гомен насай…
- Торт?
- Тоже, - девушка становится пунцовой.
- Кекс? – мой голос приобретает раздраженные нотки.
- Нет.
- Пудинг?! – злобно.
- Нет…
- Слойки??!! – угрожающе.
- Н-нет… Райто-кун… - у девушки, похоже, сейчас случится обморок: отказать постоянному клиенту.
Так. Спокойно. Не рычать. Я все равно найду то, что еще не заказано! С каких пор в этом кафе такой аншлаг, что все уже разобрали?! Мой взгляд падает на…
- Зефир!!!
Лицо девушки расцветает.
- Да! Райто-кун!!!
У меня вздох облегчения.
Оборачиваюсь посмотреть есть ли свободный столик… Ксо!!! Медленно разворачиваюся к продавщице:
- Скажите, а все ЭТО заказано разными людьми?
Девушка смотрит на меня. На мой подергивающийся глаз.
- Н-нет… это все заказал тот господин около окна…, - заикающийся голос и, уже мне в спину, - Райто-кун!!! Ваш зефир!
Но я решительно подхожу к столику у самого окна. Он завален всяческими сластями и пустыми упаковками от пирожных и обертками конфет, а так же уставлен чашками с чаем и кофе.
- Рюдзаки! – ору, бешено сверкая глазами.
Роняет пирожное на пол. Смотрит перепуганными глазами (шиматта! Как всегда!), расставив в стороны руки с растопыренными пальцами, которые перепачканы шоколадом.
- Ягами-кун, зачем так кричать?
- Я тебя убью сейчас, РЮДЗАКИ!!!
Вскакивает, победно тыча в меня липким пальцем.
- Ты – Кира!
Ухожу в каплю.
- Шинэ тебе… Рюдзаки…
Недоуменный взгляд и изогнутые брови.
- А?
- Я спросил, ТЕБЕ ПОМОЧЬ?
- Что?
- СЪЕСТЬ?! – злобно.
- Ну.., - жалобный взгляд в сторону стола.
Сажусь. Вешаю пиджак на спинку стула. Закатываю рукава и… и начинаю поедать, запихивать себе в рот все, что осталось на твоем столе. Приносят остальные заказы. Со стоическим упорством ем ВСЕ! Мне плохо. Мне тяжело. Мне СЛАДКО! Запиваю… наконец… чаем… кофе… бутылкой минералки…
- Я-ягами-кун… - теперь твои глаза стали в два раза больше. Ты стоишь около стола и смотришь на меня своими ОГРОМНЫМИ глазами.
Вытираю рот салфеткой. Ками-сама… дай сил!
Произношу с расстановкой, вставая:
- Я. Ненавижу. Сладкое. Рюдзаки.
Owari.

****
Твой звонок разбудил меня в два ночи. Честно сказать, я ничего не понял. Ты был не похож на себя и орал в трубку какие-то бессвязные вещи типа «я не давал повода», «всего то раз посмотрел» и «яойщики». Мда. Я определенно ничего не понял. Последняя твоя фраза заставила меня свято уверовать, что сегодня я спать не буду:
- Ягами-кун. Я жду тебя в штаб-квартире. НЕМЕДЛЕННО!
Да что с тобой такое?! Ладно. Сейчас… только в последний раз прикрою глаза.
Звонок телефона. Ты что – провидец?
- И не смей засыпать!
Бросил трубку. Хм. Видимо случилось нечто серьезное. Киру что ли вычислил? Тогда при чем тут яойщики? Хотя твоя логика всегда была… ну, мягко скажем, не стандартна.
Вхожу в отель. Поднимаюсь на этаж, который занимает сейчас твой временный офис.
В комнате сидишь ты. Но… что-то мне кажется необычным… А! О?! Все мониторы выключены, ты сидишь в своем кресле и шуршишь какими-то бумажками. Вокруг как Мамай прошелся, или стадо пьяных покемонов, или Миса, или…
Запинаюсь о сдвинутый ковер. Взгляд падает на лист, который лежит у меня под ногами. Поднимаю его и машинально пробегаю глазами по строчкам. Что?! Боже! КАК?! Чем? Да я… Но… Хм… интересно… Нет, ты бы так… Ой…
Мои щеки заливает яркий румянец.
- Рю-Рюдзаки, - наконец выговариваю, - что ЭТО?
Шуршание бумаг прекращается. Ты разворачиваешься в своем кресле. Я отступаю на шаг назад. Боже, ну и вид. И эта улыбочка… Сглатываю.
- Это? Ты спрашиваешь меня, что это?! ЭТО Я ХОЧУ ЗНАТЬ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ! Этим наполнен весь интернет! - в твоей руке дрожат сжатые листы, - это все Кира! Я уверен в этом!
Кира?! Да он и, правда, с ума сошел!
- Вот… слушай… «Он подошел к L . Руки легли детективу на плечи, а губы обожгло горячее дыхание. Лайт наклонился и поцеловал L. – Я так и думал, что ты сладкий, - прошептал он отстранившись. Порывистое движение и рыжеволосый парень оказался в объятьях L.- Ты даже не представляешь на сколько…». А это? «…Он ласкал его, руки вычерчивали на бледном теле какие-то замысловатые линии, от чего хотелось кричать. L выгнулся на встречу Лайту, когда тот опустился и стал целовать его живот, нежно прикусывая и дразня языком.»
Рюдзаки бессильно опустил руки. Листки веером рассыпались по полу.
- Это Кира. Но что он хочет? Это какое-то послание мне.
Вот твой фирменный взгляд «я-докопаюсь-до-правды». А вид у тебя забавный сейчас. Улыбаюсь. Конечно это не Кира (я никогда не писал ничего подобного!), но ты уверен.
В голову приходит безумная идея. А ты смотришь на меня, наверняка думая, что раз я улыбаюсь, значит, я… Боже, это и правда смешно. Ты уверен, что я Кира сейчас на 5 и 5 десятых процента? Да, Рюдзаки? Тогда не стоит ли мне…
Моя улыбка становится шире. Подхожу, беру тебя за свитер и буквально вытаскиваю из кресла. Впиваюсь в твои губы. Безумный взгляд черных глаз. Возмущенный. Смущенный. Растерянный. Покорный.
Отстраняюсь, шепчу:
- А ты и, правда, сладкий…
Минутная пауза.
- Какого черта?! – хватаешь меня за руку… оооо!!! Комната переворачивается, я не очень мягко приземляюсь на спину, чуть вскрикнув, - ты даже не представляешь на сколько…
Owari.

Неизменный сёнен-ай совсем чуть-чуть) но опять же мне оч. нравиться

Название: "...бы..."
Пейринг: Лайт/L
Кол-во слов: 197
Дисклаймер: Деснота не моя.
Саммари: Не отбечено.
Оч. странно написано. Но, ИМХО, в кои-то веки мне почти нравится.)
For Наэль. В подарок. С наилучшими пожеланиями.

Как жаль, что мы не обычные люди.
Обычные люди могли бы не зацикливаться на поимке Киры и не носить проклятых наручников.
Нормальные люди не запирались бы от Мира и не пытались бы его изменить.
Они были бы... нормальные. Самые обычные, не гениальные. Мы бы слушали Хаяшибару или какой-нибудь J-Rock вроде Gazette и были фанатами Мисы-сан.
Мы бы гуляли в парке и смеялись над чем-то понятным только нам. Ты бы кутался в шарфик, а я дышал бы на кончики пальцев, пытаясь их согреть.
У нас была бы любимая скамейка – самая любимая. Она была бы покрашена выцветшей болотно-зеленой краской, но зато с нее открывался бы вид на озеро.
Мы были бы обычными. И не пытались бы мыслить глобально.
Мы были бы друзьями детства, а может быть и не просто друзьями. Любовь – штука странная и мне совершенно непонятная.
Мы держались бы за руки и были бы неуверенные прикосновения и нежные поцелуи. Мы не хотели бы расставаться и проводили бы много-много времени вместе, сидя на старой зеленой скамейке, прижавшись друг к другу и боясь пошевелиться или заговорить.
Если бы... если бы была эта скамейка... если бы была эта возможность... если бы мы были обычными людьми... Выбрал бы ты эту жизнь, Лайт-кун?

Незнаю почему, но при прочтении этого навернулись слёзы на глаза....
читайте это лучше медленно, с расстановкой... не надо просто рпобегать глазами....

Название: Слоники
Пейринг: Нет его.
Персонажи: L и Лайт.
Рейтинг: G
Кол-во слов: 394
Дисклаймер: Деснота не моя. Персы тоже. Все Обы и Обаты.
Саммари: Диллема вечера: тащить это в сообщество, или не стоит.
За отбечивание спасибо.)

Посвящение есть. Точное его имя я сейчас не знаю, так что оно просто будет.

Первая ножка первого слоника. Вторая ножка первого слоника. Третья ножка первого слоника. Четвертая...
Это утомительно. Каждую ночь я начинаю считать, но так и не засыпаю. Солнце встанет на второй ножке сто тридцатого слоника.
Если мне все-таки удается заснуть, я всегда просыпаюсь от одного и того же кошмара, который снится мне каждую ночь. Всю жизнь.
Сколько я себя помню я даже физически его боюсь.
На четвертой ножке десятого слоника я тяжело вздыхаю и поворачиваю голову.
И натыкаюсь взглядом на твой профиль. Как в прошлую и позапрошлую ночь. Как каждую ночь вот уже которую неделю.
Первая ножка одиннадцатого слоника. Вторая ножка...
Миса-сан говорит, что ты красивый. Может быть. Я не знаток человеческой красоты. Просто когда я вижу твой профиль, у меня сердце сжимается и такое ощущение, что я его уже видел.
Видел. Точно видел.
Четвертая ножка двенадцатого слоника. Первая ножка трина...
Когда я рядом с тобой у меня по спине бегают мурашки. Устраивают что-то вроде забега: какая быстрее добежит до затылка и повернет обратно.
Это восхищение. Беспричинное восхищение.
-Беспричинное? – спросил бы кто угодно, увидев тебя. – Да ведь он гений!
Но я видел детей намного младше, но намного гениальней тебя. Чему мне восхищаться?
Но оно есть. Это беспричинное восхищение.
Человеком, который решил перевернуть весь Мир. Лишь своими силами.
Третья ножка пятнадцатого слоника...
Трясущимися пальцами поправляю твою челку.
Красивый? Не знаю. Мне наплевать на эту красоту.
Хвостик пятнадцатого слоника.
Ты часто говоришь во сне. Всегда одно и то же. Всегда один и тот же вопрос.
-L. Твое имя? Настоящее имя?
И я отвечаю:
-Я не помню, Лайт-кун. Я знал его когда-то давно, но забыл, когда был маленьким.
И это правда. Я не помню своего настоящего имени, я не помню дату своего рождения, я не помню своих родных.
Вторая ножка шест...
Ты начинаешь метаться по кровати. Прерывисто дышишь.
У каждого свои кошмары, Лайт-кун. И каждую ночь после этого вопроса, ты начинаешь задыхаться.
Кира. Я уверен. И хотя ты не помнишь ничего, ты видишь лица своих жертв во сне.
Хвостик шес...
Я вытираю одинокую слезинку, побежавшую у тебя по щеке.
Первая ножка семнадцатого слоника. Вторая ножка семнадцатого слоника. Третья...
Это не любовь, Лайт-кун. Не дружба и не привязанность. Что же это? Сложно сказать.
Но это что-то иное. Ты похож на наваждение, на какое-то мимолетное увлечение, которое пройдет со временем. Потому, что, Лайт-кун, когда ты исчезнешь из моей жизни...
скорее всего, я не буду расстроен.
Вторая ножка сто тридцатого слоника.
Рассвет.

Оу! Первый коммент У меня ещё такой хоршоший яой есть в компе, но не уверена, что моно провешивать это "

Воть я и написала Рен и Йо вопросик) Рейтинг там НЦ-17, если разрешат - провешу Хорошие произведения)

ВАй! Ренчик разрешила) Поэтому:
ВНИМАНИЕ: лицам, не достигшим 16 лет прочтение этого фан-фика крайне нежелательно. Фанф несёт однополый сексуальный характер   .
Если вы выделяйте спойлер, вы соглашаетесь с предупреждением, и далее мы не несем ответственности за вашу психику)))
АНТИФАНАМ яоя и хентая просьба не читать.
(с) Ren

Итак, это заспойлереный фанф) Чтобы его прочесть надо просто выделить "пустое" место и для удобства скопировать его в "Ворд"   Но сначала читайте правила вверху этого поста^^

За закрытой дверью
Автор: Keely wolfe

Перевод: moody flooder

Фэндом: Death Note

Рейтинг: NC-17

Пейринг:  Райто/L

Предупреждение: dub-con

Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам

- По поводу твоего отца... мне действительно жаль.

Райто не обернулся. Занавески были раздвинуты ровно настолько, чтобы можно было выглянуть наружу, и он задумчиво разглядывал открывающийся вид. В углу, ухмыляясь, сидел Рюук. Для него происходящее, должно быть, было увлекательной пьесой, и он с нетерпением ждал начала следующего акта.

- Стресс, связанный с этим расследованием, мог подкосить человека и посильнее, - задумчиво продолжал L. Такое за ним водилось: несмотря на весь свой ум, об эмоциях он говорил, как о странной диковинке, которую можно рассмотреть и поставить обратно под стекло. Он с равной небрежностью говорил с подозреваемым о его больном отце и о расследовании.

Райто же старательно играл роль заботливого сына. В этом не было ничего подозрительного, и это никоим образом не раскрывало, был он Кирой или нет. А у отца действительно случился второй приступ - не такой серьезный, как первый, но все же.

Когда на плечо Райто легла тонкая рука, он нисколько не удивился, просто поднял взгляд.
У L были длинные тонкие пальцы и обглоданные до мяса ногти. Райто непроизвольно потянулся к этой руке и сжал ее. L не отстранился, хотя в его вмиг напрягшейся ладони чувствовалась тревога. Райто поднял его руку и прижал большой палец, который L так часто посасывал, к своим губам.

L встрепенулся; несмотря на видимую несуразность, в его тонких угловатых конечностях все же крылась некая сила. Райто сам имел возможность в этом убедиться. Но сейчас он только усилил хватку, сжимая руку и прикусывая палец, как это все время делал сам L. От зубов остались крохотные вмятинки, косточка была совсем близко к коже. Райто провел языком по кончику пальца, но не почувствовал вкуса. Соленый пот давно слизал сам L.

Было в этом что-то неуловимо интимное - проводить языком по тому самому месту, которое столь часто облизывал L.

Странные глазищи детектива расширились, когда Райто заглянул в них. Он еще раз попробовал отстраниться, но не сильнее, чем раньше. Дверь была приоткрыта, и, проходи кто из полицейских мимо, они могли бы увидеть, как они стоят там: бледный черноволосый юноша с рукой, прижатой ко рту своего визави. О, полицейский бы удивился, замер на пороге, не издав ни звука.

Надо было исключить такую возможность. Райто поднялся и двинулся к двери, таща за собой L. Детектив не споткнулся, но его поступь была, как обычно, неуклюжа, подобна шагам ребенка, только учащегося ходить - будто он раздумывал над каждым шагом. Райто свободной рукой захлопнул дверь и прижал к ней L. В последний раз заглянул в невероятно широкие - черт, не бывает таких глаз у обычного человеческого существа - глаза, а потом склонился и поцеловал его.

Они были примерно одного роста, но L все время сутулился, отчего казался значительно ниже, и Райто пришлось склонился, чтобы дотянуться до его губ. Он не встретил сопротивления, язык L был прохладным, скользким и расслабленным, терпким, как старый кофе.

Он сжимал запястье L, удерживая его прижатым к двери над их головами. Райто не сомневался, что при желании тот может в два счета вырваться, в крайнем случае - позвать кого-нибудь на помощь. Мог бороться, мог хотя бы попытаться отстраниться, а не обмякать в прижимающих его к двери руках, прикрывая причудливые глаза длинными ресницами.

Мог не позволить этому произойти.

Рюук хрипло хохотнул у него за спиной, будто две деревяшки скрипнули, соприкасаясь.

Нет, L не может просто вот так вот сдаться, отнять у него этот восторг - быть поглощенным пламенем ярости, вспыхнувшей еще во время их первой встречи, когда Райто попался в расставленные другим сети. Райто не мог прекратить их игру, даже узнай он настоящее имя L.

Веки L дрогнули, взметнувшись, и Райто вдруг сладостно, отрешенно понял, как выиграть этот раунд. Отец не раз говорил ему, что власть суть проклятие, что обладающий властью никогда не обретет счастья. Он любил своего отца и даже уважал его, но тому не дано было понять намерений своего сына. По одной простой причине: отец был милосерден. Он считал, что действует во имя справедливости, и именно благодаря ей земля все еще кружит в небесных сферах.

Злодеи, ставшие жертвами Райто, заслуживали своей смерти, но отец с его ищейками все равно пытался остановить его. Записная Книжка смерти, попади она в их руки, никогда не была бы использована, стала бы бесполезной.

Милосердие было их слабостью, их ахиллесовой пятой. И это же можно было сказать об L.

- Прошу тебя, - мягко шепнул Райто.

Ответом ему стали распахнувшиеся глаза L, темные, как глубокая вода, и такие же непроницаемые. Он прикусил тонкую и нежную нижнюю губу, прислушался к биению пульса в сжатом запястье, заглушающему его собственный пульс. Еще раз выдохнул еле слышно - "прошу тебя". Райто вспоминался отец, ему хотелось, чтобы L почувствовал его боль, его горе, и действительно, он ответил на поцелуй, быстро скользнул языком вдоль его губ. И этого хватило. Когда они упали на маленькую кровать в углу комнаты, L уже без сопротивления позволил ему стянуть с себя штаны. Впрочем, покорность эта ничего не решала и не меняла, власть целиком принадлежала Райто, и руки на его плечах дрожали, хотя и притягивали к себе.

Кожа L была бледна, как рыбье брюхо, и лишена вкуса, прохладна и безжизненна. Не вздымайся она в такт участившемуся дыханию, не сжимай тонкие пальцы его плечи - и Райто бы показалось, что он языком рисует иероглифы из тепла и слюны на теле покойника. Еще - L был невероятно тих; от похихикивающего Рюука было и то больше шума; с тех пор, как они упали на кровать, он не издал ни звука. Впрочем, это уже ничего не меняло. Райто заботило только копание в прикроватном столике - к счастью, в этом отеле остановившимся предоставляли маленькие необходимые вещи. Даже когда он слишком резко вогнал пальцы в горчую задницу L, тот не издал ни звука, только смотрел и смотрел своими глазищами да крепче сжал побледневшие губы.

Несмотря на это, у него стояло колом, и член был единственным ярким пятном в этом бледном теле. Райто вогнал в него указательный палец на всю длину, так, что жесткие волосы щекотнули ладонь и на нее легла теплая тяжесть его яичек. Его руки были влажные от пота и скользкие от смазки, когда он приподнял колени L - о, кто бы мог ожидать такой гибкости от неуклюжего детектива. Вжавшись лицом в его шею, Райто шептал слова, которые никогда не решился бы произнести вслух - выебу тебя, дрянь, как ты собираешься наебнуть меня, и, да, ты меня хочешь.

Дешевое отельное покрывало царапало колени. Не замешкавшись ни на миг, он до основания погрузился в неожиданно тугое тепло - слишком резко, слишком сильно - и наконец L таки издал звук, резко втянул сквозь сжатые зубы воздух. Должно быть, что-то промелькнуло и в его глазах, но он крепко сжал их.

Райто вонзился в него еще глубже в надежде еще раз услышать этот звук, но L только закусил вмиг покрасневшую губу, которая цветом теперь напоминала его все еще твердый член, вжимавшийся в живот Райто.

Райто еле превозмог соблазн выйти из него и вогнаться снова, выбить из него тихий звук, раствориться в этом кайфе. Но нет.

Нет.

Вместо этого Райто вдохнул, опершись на кровать по обе стороны головы L, и начал двигать бедрами как можно осторожнее. Внутри L был жарче, чем можно было бы предположить по леденящему прикосновению его кожи, и это маленькое чудо еще раз доказывало, что он был простым смертным, которого можно использовать, как любого другого. Движения Райто стали бережными, почти робкими. Пускай L думает, что он смущен, пусть эти глазищи снова распахнутся, и, да, вот уже L быстро облизывает свои губы и обнимает Райто, изгибаясь ему навстречу.

Это было так потрясающе, что Райто не удержался от вскрика. Он прикусил губу слишком поздно, и губы L тут же изогнулись в улыбке - сукин сын, чертов сукин сын... как Райто мог жалеть его? Теперь уж Райто трахал его грубо, изо всей дури. L до боли сжал плечи Райто, тяжело дыша открытым ртом. Он не закричал, не застонал, но все же - это уже было что-то, хоть какое свидетельство, что Райто способен на него повлиять.

Не мог же он просто лежать там, как бревно, безропотно принимая све, если ему это нравилось? Когда Райто сжал его член, поглаживая влажную головку, L вздрогнул всем телом, и ему показалось, что они могли оставаться так целую вечность - бледные сплетенные тела, изгибающиеся, двигающиеся, сливающиеся в едином ритме, ни один не готов подчиниться. О, какое зрелище предстало перед немигающими глазами Бога Смерти!

Но если никто не победил, то никто ведь и не проиграл, верно?

L надел футболку, прикрывая десятки синяков, оставшихся от пальцев Райто. В какой-то миг Райто показалось, что ничего и не случилось - вот он, L, такой же, как всегда, с привычным беспорядком на голове. Никто не догадается, не сможет догадаться, что происходило за закрытой дверью.

Чудесно. Райто страх как не любил раскрывать свои секреты.

- Ах да, вот что я еще хотел сказать, - привычно-мягко проговорил L. Он полуобернулся, так что их глаза встретились, и провел пальцем по своим припухшим губам. - Мои подозрения в том, что ты Кира, возросли на пять процентов.

Райто улыбнулся:

- Это меня нисколько не удивляет.

L кивнул, погрузил руки в бездонные карманы своих джинсов и вышел из комнаты. Райто медленно продолжил одеваться. Рюук что-то прошептал, не ожидая ответа, зная, что Райто не решится говорить с ним в полном людей отеле. Он не был зол, как не был и растерян - во всяком случае, пока что. Сейчас он должен сходить в больницу и проверить, как там отец. Очень, очень скоро игра начнется снова.

Она не должна закончиться вничью.

The End

Разгадай
Автор: Romanta

Бета: Moody flooder

Фэндом: Death Note

Рейтинг: R/NC-17

Пейринг: Райто/L

Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам

Размещение: с разрешения автора

На часах ровно пять утра. В спину врезается неудобная спинка металлического кресла. Спать уже даже не хочется, после нескольких недель недосыпания это превращается в постоянное состояние апатии.

Я пытаюсь принять хоть сколько-нибудь удобную позу, но в таких условиях это кажется нереальным. L способен просидеть в одной и той же позе несколько часов, практически не двигаясь, но я просто не могу понять, как такое возможно. Впрочем, я не могу понять почти ничего из того, что касается L.

Я украдкой смотрю в его сторону: он следит за происходящим на мониторах, не отрываясь, будто там транслируют самый захватывающий фильм. Невольно перевожу взгляд на экраны – множество пустых комнат и коридоров, кое-где – люди, медлительные и сонные. Те, кому приходится коротать ночи на своих рабочих местах.

Звякнувшая о дно чашки ложка, когда Рюзаки размешивает сахар в чае, заставляет вздрогнуть – в это время слух обострен настолько, что любой звук кажется оглушающим и слишком резким.

Чай с шестью кусочками сахара. Пирожное с тягучей карамелью. У меня сводит челюсти от одного взгляда на это, слишком сладкое, слишком липкое… Но я не могу отвести взгляд, когда Рюзаки с тем же отрешенным видом глядя в мониторы начинает слизывать сладкую патоку с пальцев. Я не помню, когда впервые для себя отметил, что у него красивые руки. Для меня казалось чем-то естественным – оценивать красоту или уродство чего бы то ни было. Я могу говорить о красоте Мисы или другой девушки. Но я не мог подобрать слово для L. Он просто остается за гранью моего понимания.

И, черт возьми, почему все мои мысли сводятся к нему? Как будто за тем, что я так и не смог вспомнить, кроется разгадка.

Иногда мне кажется, что я мог бы его убить. Захотеть убить. А другой вопрос к себе – а смог бы я просто захотеть его? – повергает меня в шок, когда я впервые задумываюсь над этим.

Почему я не могу понять его? Кто он такой? Что кроется за этим потусторонним взглядом? Он похож на ребенка, смертельно опасного ребенка, как детеныш ядовитой змеи.

Покажет ли он другие эмоции, кроме тех, что он хочет показать сам? Я понимаю, что просто не могу представить его в ярости, или в отчаянье, не могу представить его смех, или как он выглядит, когда ему больно, когда он испытывает удовольствие, когда он…

И я точно знаю, что хочу заставить его показать мне это. Увидеть его таким, каким его не видел еще никто.

Что в тебе кроется, L? Заглавная буква, как перевернутый знак вопроса, это единственное о тебе, что каждый из нас знает.

Что ты не спишь, - я ведь ни разу не видел, как ты спишь. Я ни разу не видел твои глаза закрытыми.

Когда я уже не мог больше сидеть и просто валился с ног, он разрешал мне пойти лечь на диван, а сам садился рядом – цепь наручников не позволяла нам находиться слишком далеко друг от друга. Когда я засыпал, он сидел рядом со мной, обхватив колени руками и уставившись в никуда. Когда я просыпался, он, кажется, даже не сменил позы.

Я не замечаю, что, задумавшись, рассеяно кручу браслет наручников вокруг запястья, наматывая цепь на руку. И только когда она натягивается, я поворачиваю голову в сторону и вижу, что L смотрит на меня. Пристально, кажется, даже не мигая. Как змея. Смотрит так, как будто изучает взглядом. И он все еще уверен, что я Кира.

Но от этого взгляда мне делается не по себе, я не могу просто сидеть и позволять ему так рассматривать меня! Что кроется за его взглядом? О чем он думает сейчас?

Я хочу доказать, – себе или самому L, - что я смогу разгадать его. И увидеть его, другого его. Я готов на все, чтобы добиться этого.

Ты самая большая загадка, которую мне приходилось решать в своей жизни, L. Но поверь, я ее решу.

Когда я целенаправленно натягиваю цепь наручников, он, не меняя взгляда, тянет ее на себя. И тогда я перехватываю цепь повыше и подтягиваюсь по ней к нему, подкатываясь на скрипящих роликах кресла. Он смотрит на меня все тем же будто удивленным взглядом, рассматривает, как какое-нибудь диковинное насекомое. Даже когда я оказываюсь практически вплотную к нему, и продолжаю начатое движение, он будто бы и не удивляется, с детской наивностью и внимательностью следя за мной.

Я давно хотел это сделать. Я не могу понять, откуда взялась эта мысль. Как будто силуэт прошлого желания, такого яростного, что оно, как ожог, осталось в моей памяти. Я могу только догадываться, что это было за желание – но оно было направлено на L. Я никогда не испытывал подобного ни к кому другому, так можно чувствовать только настоящую похоть или любовь, и желание убить. И хотя почти очевидно, что именно я бы выбрал, я не могу говорить с уверенностью.

Когда я перевожу руку ему на затылок, зарываясь пальцами в растрепанные черные волосы, он продолжает смотреть на меня. Так, как будто просто не замечает разницы в моем поведении – удивление, полный наивности взгляд. Но ты далеко не такой, каким пытаешься казаться, L. Я, Ягами Райто, разгадаю тебя, как ребус, очень сложный и безумно интересный ребус. И, клянусь, я приложу все усилия, чтобы это сделать.

Волосы, кажущиеся со стороны жесткими, оказываются на ощупь неожиданно мягкими, спутанными, и в них прячется тепло. И как будто налет тепла остается на коже, когда я пропускаю черные пряди сквозь пальцы.

Я веду себя странно, ненормально, нетипично – вряд ли он не заметил этого. Но он не говорит мне ничего, не отстраняется, не пытается понять меня, или оттолкнуть, или… Или что угодно, что сделал бы любой другой человек на его месте. Но ведь ты – не любой другой, да, L?

Мне до безумия хочется увидеть твое лицо без этой маски наивности и удивления, в которых на самом деле кроется самоуверенность и расчет, тонкие продуманные до мелочей слова и действия. Ты всегда думаешь на два хода вперед, как и я. Это наши сильные стороны, и мы не сдаемся друг другу.

Я хочу сделать. И я делаю.

Сжимаю в кулаке черные волосы, слегка дернув голову Рюзаки назад, заставляя его запрокинуть ее. Ты еще не удивляешься?

Дергаю его на себя, ни секунды не колеблясь, и накрываю ртом его губы, превращая это в поцелуй, и мне эти действия кажутся такими безумными, что я уже даже не удивляюсь, когда чувствую попытки ответить мне.

Забавно, что только сейчас я могу чувствовать превосходство над ним. А он слушается и выполняет мои команды. Покорно приоткрывает рот, впуская мой язык, не сопротивляясь и, кажется, даже предугадывая мои желания, зная точно, что я захочу в следующую секунду. Сладкий на вкус, я не удивляюсь, что это так.

Отстраняюсь от него в надежде увидеть в его взгляде что-нибудь, что я так хочу увидеть. Но натыкаюсь снова на его обычный взгляд, ничего не изменилось. Черт бы тебя побрал, L! Почему я не могу тебя разгадать? Что еще я должен сделать, чтобы заставить хоть немного тебя измениться?

А он облизывает губы, и смотрит на меня, в его глазах – налет усмешки. Я бы не увидел ее, если бы не изучил эти глаза, все его взгляды досконально, настолько, что могу в памяти нарисовать их.

Но если я задался целью, я не отступлю. Ты еще не знаешь меня, L.

Он как будто ни секунды не сомневался, что последует за этим, ему самому интересна эта игра. И когда я почти насильно тащу его в другую комнату, крохотную по сравнению с гигантской залой пункта наблюдения, где обычно мне приходится спать, он даже не сопротивляется. Тебе интересно, ведь так? Как далеко я зайду в этом, ты это хочешь понять? Ты разгадываешь меня, равно как и я тебя, но только тебе это куда проще. Потому что я не делаю из себя загадки.

Диван отзывается тихим скрипом, когда я швыряю L на него. Да, в его взгляде появляется что-то совсем иное, что-то такое, от чего меня охватывает ажиотаж – что цель совсем близка, нужно только правильно подобрать решение.

Под мешковатой белой кофтой скрывается бледное худое тело, я не понимаю, как можно оставаться таким, поедая бесчисленное количество сладкого.

Только когда мои пальцы касаются горячей кожи его груди, я понимаю, что у меня замерзли руки, хотя я весь горю. Он вздрагивает, от холодного ли прикосновения, или от прикосновения только, и от одного ощущения этого трепета под руками меня бросает в жар. Ладони смыкаются на его шее, только на пару секунд задержавшись, не сдавливая. Я мог бы тебя убить. Если бы захотел – я смог бы.

Совсем немного времени достаточно, чтобы понять его тело. Не его, но его тело.

Что у него очень чувствительная шея и ключицы, что можно ощутить, как напрягаются мышцы живота, если провести по нему самыми кончиками пальцев. Что тонкие руки кажутся еще более хрупкими, его запястье можно обхватить двумя пальцами, а оба их можно удерживать прижатыми к дивану над головой всего одной рукой.

Что он будет выгибаться подо мной, следуя движениям моей руки, когда я глажу его внизу, по чувствительной коже лобка и ниже.

Но что бы я ни делал, он продолжает следить за мной. Пристально, кажется, даже не моргая.

И в какой-то момент я просто срываюсь с цепи, потому что не могу больше видеть его по-прежнему спокойный, хоть и затуманенный взгляд, который он удерживает, даже несмотря на то, что я с ним делаю. Я хочу заставить его кричать, забыть про свой самоконтроль или сбросить эту маску, хочу видеть его настоящего!

Когда я грубо стаскиваю с него джинсы, не замечая, как царапаю кожу его бедра, в его глазах появляется смесь удивления и страха, но в таких малых пропорциях, что, может быть, мне просто показалось.

Ты ведь и сейчас прекрасно понимаешь, что за этим последует. И все еще не сдашься мне?

Он смотрит на меня, когда я развожу его ноги в стороны, наверное, оставляя синяки на бледной коже, слишком сильно сжимая пальцы; он смотрит на меня, когда я помещаюсь между его ног, когда приподнимаю его, притягивая на себя. Даже когда я облизываю два пальца, когда наскоро провожу ими между его ягодиц. Тебе ведь уже сложнее держаться, L?

Я тяну его на себя, проталкиваясь в него, в тесный пульсирующий жар. Он напрягается до предела, я вижу, как выгибается его спина, как тонкие пальцы сжимаются в кулаки, царапнув обивку дивана, как стискиваются его зубы. Темные глаза становятся еще темнее, абсолютно черными и бездонными, и взгляд становится рассеянным и напряженным одновременно, он смотрит мимо меня.

А потом его веки медленно опускаются, смыкая черные ресницы, и для меня это кажется наивысшей ступенью удовольствия. Что он сдался. Ты сдался мне, L, черт возьми!

Одним рывком я погружаюсь в его тело полностью, не отводя взгляда от его лица, заворожено слушая его тихий стон, который он издает на выдохе. Сейчас ты не кажешься мне таким опасным, L. Потому что я выиграл, я смог увидеть тебя таким, каким еще никто не видел.

От мысли, что я сейчас трахаю легендарного L, одно упоминания о котором должно повергать в трепет всех преступников, от ощущения сжимающегося вокруг меня тела, судорожной дрожи, напряженных выдохов, – он пытается контролировать хотя бы их, - от того, как он реагирует на мои движения, мне просто сносит крышу. И я начинаю врываться в его тело так грубо, как только могу, чтобы причинить ему еще боли, заставить его еще больше раскрыться мне. Но я не позволяю ему оправдаться тем, что это было только мое желание.

Возбудить его заново, заставить метаться между болью и удовольствием, унижением и желанием получить еще – то, к чему я стремлюсь. К своей полной победе над ним. Чтобы он зависел от одного моего прикосновения.… Разве это не то, чего я хотел получить?

Кажется, что с девушками я такого просто не испытывал. Удовольствие – на острие, почти болезненное, когда последним резким толчком я вбиваю себя в его тело, уже ставшее таким податливым и послушным.

А потом я лежу, опершись на локти, рядом с ним, и наблюдаю за его лицом. Он не открывает глаз, тихо выравнивая дыхание. Капельки пота на его груди заставляют подумать о тех его слезах, которые мне никогда не увидеть. Я в этом уверен. Наклонившись к его груди, я собираю эти капли, чуть солоноватые, их можно было бы действительно принять за слезы. А когда я поднимаю голову, я встречаю его взгляд.

И впадаю в оцепенение. Потому что нескольких секунд достаточно, чтобы понять, что выражают его глаза – что побежденный здесь не он. Я приложил силы, чтобы разгадать его, и разгадал только его тело. Но не его самого.

Вернулся его обычный взгляд, только теперь я отчетливо вижу в нем эту проклятую насмешку.
Он поднимается и садится, спокойно оглядываясь, очевидно, в поисках одежды. Он ведет себя так, как будто все, что произошло за это время, для него обычное дело. Не более удивительное, чем очередной этап в расследовании. Только теперь вперед вышел он, а не я, что бы я себе не пытался доказать. Он одевается, дотягиваясь до своей одежды так, чтобы не дергать цепь наручников, которые все еще сковывают нас.

Застегнув джинсы, он оглядывается на меня.

- Ягами-кун, если ты хочешь спать, то я подожду здесь, - он говорит своим привычным негромким и почти ничего не выражающим голосом. Он вообще впервые заговорил за это время… Мы ведь не обронили ни слова друг другу, не считая того, что шептал я, когда трахал его. Черт возьми, я только что трахнул его так, что сам выбился из сил, а он ведет себя, как ни в чем не бывало.

- Я ненавижу тебя, - я не повышаю голос, даже не добавляю ненависти. Она и так очевидна. Также очевидна, как и то, что он победил меня, сумев расставить ловушки даже в самой невыигрышной ситуации так, чтобы я в них попался.

Он улыбается, просто и даже без злобы.

- Я знаю, - только то, что он знает, вовсе не моя ненависть.

без названия

[span style='color:white']Автор: Yukari
Фандом: Death Note
Рейтинг: NC-17
Пайринг: Рюдзаки/Лайт
Краткое содержание: Вроде как неожиданные смерти прекратились.Рюдзаки задумался о личной жизни...
Предупреждение автора: Очень вольный перевод песни The Rasmus - Heart of misery.

Вот и наступила зима. Ну, вы знаете, это такое время года, когда полно снежинок, снеговиков, Санта Клаусов, подарков в носках или под елками. Ага. И переломанных рук и ног, насморка и повального гриппа. Ну, что? Да я немного пессимист. И реалист. А еще мне все это надоело. Нет, не зима конечно. Не смотря, на насморк я ее люблю. Надоело выслеживать, быть невидимкой и живой легендой. А еще надоело скрывать, что я тоже человек и что сейчас (почему именно сейчас?!) мне меньше всего хочется подозревать во всех смертных грехах человека, которого… который… не важно.

Встаю с кресла, выключаю мониторы, от которых уже болят глаза, да и толку совершенно никакого. Вот бы сейчас удивился Ватари. Принес бы мне горячего шоколада и градусник. И может грелку на живот. Он мне всегда ее приносит, если я начинаю себя вести «нестандартно», не так как всегда. А что такого-то? Просто хочу посидеть на подоконнике, посмотреть на начинающуюся метель. Еще… хитро оборачиваюсь, на секунду замираю – дыхание согревает ледяное стекло и оно запотевает, палец чертит буквы и от них вниз начинают ползти маленькие ручейки.

Скрипнула входная дверь и я, поспешно стираю написанное одним жестом ладони, соскакиваю с подоконника, почему-то пряча руки за спиной. Пальцы все еще холодит влага и я наслаждаюсь, потирая подушечки пальцев друг о друга, словно стараясь, чтобы написанное въелось поглубже в кожу.

Ватари. С грелкой. Хочется сказать что-то гадкое. Не вписывающееся в мой образ. Но вместо этого:

- Ватари, почему грелка?!

- Положите ее на живот, сэр, вам сразу станет легче.

- Да от чего? У меня ничего не болит!

- Вы не в кресле, сэр.

- Отсюда следствие?..

- Вы заболели.

Я сажусь в кресло. Ватари внимательно смотрит на меня и чуточку качает головой. Что?! Ах, да. Сажусь на кресло с ногами, ладони ложатся на колени. Удовлетворительный вздох.

- Пожалуй, грелку я занесу попозже, сэр.

- Сделай одолжение, Ватари, - не удерживаюсь от саркастических ноток. Впрочем, старик никак не реагирует, хотя все прекрасно слышал.

Как только он выходит, я вскакиваю, как будто подо мной была раскаленная сковорода, а не мягкая обивка кресла.

В углу комнаты стоит магнитофон. Обычно я его использую для прослушивания кассет с жучков, но сейчас… Выуживаю из брюк кассету, вставляю, проматываю на нужную композицию и… блаженная улыбка. Когда-то мы с тобой были в кафе. Обычные кошки-мышки в разговоре, твои настороженные глаза. А вот я был рассеянным. Спрашивал невпопад что-то такое, от чего ты мило краснел и утыкался носом в свою третью кружку с зеленым чаем, лишь бы не отвечать. И музыка играла в том кафе… The Rasmus… И я пошел и купил после его записи. Скажешь глупо? Но мне нравится, возникает ощущение твоего присутствия, когда слушаю.

Я не хочу чувствовать что-нибудь сегодня
(я не хочу чувствовать что-нибудь сегодня),
Что-нибудь вообще, что я только буду другим.
(я только хочу знать, что ты хочешь знать),
я не хочу пережить другой день
(я не хочу пережить другой день),
Бессмысленно бороться за победу,
Я только хочу нырнуть в страдающее сердце.

Чувствую жар в ладонях. Я когда-то коснулся тебя, надевая цепь наручников и снимая ее. Тонкие кисти рук, выпирающие косточки, нежная кожа.

Обессилено утыкаюсь лбом в стену и делаю жест, словно пытаясь отогнать наваждение.

Одна любовь,
Одна жизнь
Захватывает мое страдающее сердце.

Когда я стал сентиментальным? Сжимаю руки в кулаки, с неожиданной злобой ударяю по стене, потом еще, и еще, и еще… Только не надо говорить, что у меня истерика. Я просто выпускаю пар. Снимаю напряжение. Кстати… Судорожно вздыхаю. Напряжение. Покрасневшие от ударов руки ложатся на стену. Легкий стон. Рука сама тянется к молнии на брюках. Провожу пальцами, мучая, словно наказывая себя.

Я никогда не буду ничем снова
(я никогда не буду ничем снова),
я устал давать, я не хочу пробовать
(я боюсь жить, я боюсь умирать),
я только хочу лететь, отдавать все это
(я только хочу лететь, отдавать все это),
Бессмысленно бороться за твою симпатию,
Которую я хочу утопить в страдающем сердце.

Ты ведь из другого мира. Словно с другой планеты. И мы враги. Враги ли? Сквозь ткань брюк я стискиваю себя. Отдергиваю руку. Нет. Порывисто разворачиваюсь и сползаю по стене на пол. Пальцы зарываются в непослушно торчащие волосы. Это жест отчаяния? Ну, докатился…

Одна любовь забыла про дыхание,
Одно сердце отказалось биться,
Одна любовь неполна.

Двери опять распахиваются. Я подскакиваю на месте:

- Ватари!!!

На лоб шлепается горячая грелка, в мой возмущенно раскрытый рот запихивается градусник, на плечи клетчатый плед и «любимое» кресло услужливо подсунутое, подпихнутое, подставленное под меня. Сижу и смотрю сердито из-под малиновой грелки. Сейчас я выскажу. Я никогда не высказывал, но сейчас…

- Рюдзаки, ты не представляешь, как хорошо на улице, - ты заходишь, принося морозный воздух и снежинки на своих плечах. Начинаешь их стряхивать перчатками и, твой взгляд застывает. Что, не ожидал? Ну, давай знакомиться…

- Пикашу! – я не сразу сообразил, что произнес это вслух.

Пару раз ты моргаешь ресницами с капельками оттаявших снежинок.

- Прости… что?

Надо срочно исправлять положение.

- Я шовору, НЕ ХОШУ болше дома шидет! - выплевываю градусник, стряхиваю плед, отбрыкиваюсь от Ватари. Да, что ж за настырный старик?! – Лайт, если ты мне составишь компанию, я буду рад.

- К..конечно, Рюдзаки, как скажешь, - почему мне кажется, что ты на меня смотришь с подозрением и намерением не перечить, что бы я сейчас не сказал? Эх, ну, Ватари! Если Лайт решит, что я чекнутый… проколю твою грелку! Вилкой! В четырех местах.

Накидываю свое пальто, заматываю длинный шерстяной шарф вокруг горла, а вот шапок я не признаю. Улыбаешься. Мои пальцы замирают на верхних пуговицах:

- Лайт?

- Ты на медвежонка похож, - твой ответ меня озадачивает. С медведями меня еще не сравнивали. И потом… это такое замечание, словно ты… словно я… неважно.

- Сэр, ваша грелка!

Хватаю тебя за руку и вылетаю за двери, оставив Ватари посередине комнаты, наполненной музыкой. Уверен, когда я вернусь, эта песня все так же будет звучать из динамиков. А Ватари вздохнув, оставит меня в покое. И, как всегда, сделает правильные выводы. Он слишком долго заботится обо мне, чтобы не догадаться о том, что я так не хочу признавать. Ну, да ладно.

Как всегда идешь чуть впереди. Изредка оглядываясь. И мы молчим. Зимние ботинки пинают снег на тротуаре, прямая спина, волосы на длинной шее лежат прядками тяжелого пшеничного цвета. Ты передергиваешь плечами. Замерз? Или чувствуешь мой взгляд?

Налетевший порыв ветра швыряет в лицо ворох снежинок. Я улыбаюсь и пытаюсь поймать их ртом, подхватить на свои ладони и посмотреть, как тонкие узоры исчезают. В этот момент ты разворачиваешься, а я… я не успеваю ссутулиться, как всегда на людях, не успеваю надеть простодушно-глупую маску на лицо. Стою, сложив ладони лодочкой около самого лица и ловлю этот дурацкий снег. Что-то неуловимо меняется в выражении твоего лица. Ты подходишь и, после секундного колебания, берешь мои руки, обхватываешь, начинающие замерзать ладони своими, подносишь ко рту и дышишь, пытаясь отогреть покрасневшие пальцы.

- Таким ты мне нравишься больше.

- А я тебе нравлюсь?

- Как тебе сказать, - наклоняешься ко мне и я чувствую твое дыхание на своих губах. Снег, летящий, слепящий, плавится между нами, повисает влажными каплями.

- Скажи как есть, - почему-то шепчу, уверенный, что мне не произнести внятно и громко ни слова. Черт! Детектив с мировым именем, рыцарь без страха и упрека! Почему такое чувство, что если ты не поцелуешь меня сейчас, не прекратишь мучить чуть улыбающимися губами, то я… я… я не только проколю грелку Ватари, когда вернусь в штаб-квартиру!

Видимо решив, что с меня достаточно, делаешь всего одно движение и губы приникают к моим. Вырываю свои руки из твоих рук, стискиваю твои плечи так, словно боюсь упасть и, отвечаю на поцелуй, позволяя твоему языку проникнуть мне в рот. Провести по небу, зубам, вступить в шутливую борьбу с моим языком.

Всегда считал, что те, кто говорит, что когда целуешься, то кружится голова, просто придумывают. Нет. Не придумывают. А она вертится! Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. И мне так жарко. Люди, остановите землю, я сойду!

Отрываюсь от тебя, прерывисто дыша. Твои глаза потемнели. Что это значит? Ладонь ложится на щеку и я тянусь за этой лаской, а ты улыбаешься и кончиками пальцев касаешься моих волос, тянешь непослушную прядь.

Если бы я был режиссером и снимал фильм (естественно с нами в главных ролях), то я бы показал нас с разных ракурсов. Вот камера направлена на нас, одиноко стоящих посреди площади в снежных щупальцах метели. Вот она начинает двигаться вокруг, поднимаясь все выше, кружась над нами, выхватывая выражения лиц, чуть заметные движения рук, тесно прижатые тела. Если бы я был режиссером, то я бы сделал так, что ты не оказался бы Кирой, иначе я должен был бы предать тебя суду и, возможно, самому привести приговор в исполнение. Как лицо трезво мыслящее. Рациональное. Если бы я был режиссером, я бы переписал сценарий и весь мой фильм состоял только из этого мгновения. Но я не режиссер.

- Лайт.

- В офисе Ецубы отличные столы.

Мне вдруг кажется, что от меня можно разжигать спички или прикуривать. Тихий смех показывает, что сказанное было шуткой. Наверное. В каждой шутке, только доля шутки. Разве ты этого не знаешь? И что это значит, что ты думал обо мне и даже представлял как?..

- Тебе идет румянец вместо бледной кожи.

- Возможно.

- Точно, - шепот обжигает кожу щеки.

Отталкиваешься от меня и идешь дальше. Вот так просто? Слов нет. У меня просто нет слов. Каменный ты что ли? Мне остается только сунуть руки в карманы и пойти за тобой. Резко останавливаешься, будто споткнувшись или что-то заметив. Задумчиво приподнимаешь носок ботинка.

- Что случилось? – мне ужасно интересно, но я не вижу к чему ты наклоняешься. Снова порыв ветра, заслоняюсь рукой от снега, а когда опускаю руку, отплевываясь от вездесущих снежинок, то вижу твою неестественно выпрямленную спину. – Лайт. В чем дело, Лайт?

Поворачиваешься и я вздрагиваю. Все мои внутренние демоны оживают и начинают громко кричать. Все подозрения возвращаются.

- Что-то нашел, Ягами-кун? – откуда этот официальный тон? Мы несколько минут назад целовались! Поверить не могу. Но тот, кто стоит передо мной: ты или не ты?

- Абсолютно ничего, Рюдзаки, - а глаза говорят другое и сжатая в кулак правая ладонь. А меня берет азарт и переклинивает.

- Ты знаешь, я думаю, что мое расследование зашло в тупик. Смерти прекратились. Я даже не знаю что и делать. Продолжать искать Киру или… отказаться раз уж все сложилось так хорошо?

Ты молчишь. Ну же, Ягами Лайт, ответь мне!

- Я знаю недалеко отсюда замечательное здание. Такой панорамный вид с крыши. Ты не против, раз уж мы гуляем?

Судорожно вздыхаю. Заметил, нет?

- Почему бы и нет, - такой вариант меня устраивает. Правда, не хотелось его пробовать, но… единственное, что обсуждалось с Ватари, как крайний случай. Он был уверен в глупости моих мыслей. Но разве цель не оправдывает средства? И справедливость восторжествует.

…Вид действительно замечательный. Куда не глянь силуэты домов в белой пелене метели. Здесь, наверху, сильный ветер. Может шапки и не такие уж и плохие изобретения? Полы пальто разлетаются.

Ты стоишь на бортике крыши, за ним сотня метров высоты, зеркальных окон.

- Видел «Титаник»?

Зачем ты спрашиваешь меня про это?

- Конечно, - подхожу и становлюсь рядом. Ты смотришь на меня вполоборота. Интересно, как бы выглядел сатана? Волосы пшеничного цвета были бы слишком.

- Свобода полета. Понимаешь меня, Рюдзаки?

Нога ступает на бортик, под носками ботинок стремительно разверзается пропасть.

- Иллюзия.

- Так считаешь?

Безумству храбрых поем мы песню. Откуда это? Не помню, но…

- Знаешь, что есть правда? Это когда делаешь то, что от тебя не ожидают. Ты ведь не ожидаешь от меня, что я скажу тебе свое имя?

- Не ожидаю, - лицо слишком спокойно, а должно выражать, по крайней мере, одну эмоцию, - скажешь?

- Скажу.

Вдыхаю морозный воздух на сколько могу глубоко. Ты нашел нечто, что заставило тебя стать Кирой. Я уверен в этом на … К черту цифры! Хочешь от меня избавиться? Внутри что-то сжимается и болит. Должно быть сердце. Если я прав и это ТЫ, отличный шанс все выяснить. Раскидываю руки в стороны:

- Тогда слушай. Меня зовут…

Резко разворачиваешься ко мне. Губы сжаты в одну тонкую линию, лицо побледнело.

- Не надо, - полузадушено, а я не буду это слушать.

- Лаулиет... - вот сейчас.

Смеешься? Да, имя и правда смешное. Такие ужасные слова: гибель и падение. Родители должно быть обладали чувством юмора. А я всю жизнь хочу забыть это имя. Поможешь?

- Ты понимаешь, ЧТО ты сделал только что?

- Еще не выжил из ума.

- Мне кажется, что как раз наоборот, - и твои глаза опять темнеют. Но уже по-другому.

Я вижу, что все так же сжатая до белых костяшек рука, наконец, разжимается. Смятый клочок бумаги. Тут же снова пальцы смыкаются в кулак и…

- Лайт! Больно же! У тебя, что вошло в привычку бить меня по лицу? Сейчас-то за что? – возмущенно тру скулу, да и бетонный пол крыши… не мягкий.

Подлетаешь и, я еле успеваю увернуться от ноги нацеленной мне под ребра. Перекатываюсь. Ну, совсем очумел. Град ударов, половины которых я все же не могу избежать. Надоело защищаться. Сейчас ты получишь! Кира ты или нет, но… неужели нельзя было убить по-быстрому?!

Кто-то сверху должно быть смеялся до слез. Потому что то, что произошло дальше…

Разумеется я дал тебе сдачи. В нос, в глаз, да во все до чего дотянулся. Упали, покатились по заснеженной крыше. Ты что-то шепчешь, а я не могу разобрать что. Идиот, хоть бы погромче! Словно бы услышав мои мысли:

- Бака, бака!!! Кисама! Шиматта! – да мы ругаемся. Мне становится смешно. Я приготовился умирать, а этот ругает меня на чем свет стоит! И я начинаю смеяться как одержимый. Пора лечиться, ибо это нервное.

Совершаем очередной переворот. Похоже, Ватари прибьет меня без всякого Киры, если я вернусь в ТАКОМ пальто домой. Оно испорчено, вымазано и даже (судя по треску) порвано. Ты сверху меня. Стискиваешь лацканы моего пальто:

- Бака, Рюдзаки!!! Я тебя ненавижу! Зачем ты это сделал?! – а вот этого я не ожидал: впиваешься в мои губы. Словно мстишь. Целуешь до крови, до шальных искр в глазах. Руки зарываются в мои волосы и тянут так, что если ты не прекратишь, то я останусь вообще без волос. Включаюсь в игру, обхватывая тебя. Чувствую, как твое колено раздвигает мои ноги и слегка трется о…

- Так! Ну, это уже беспредел! Ладно, поперлись гулять, да еще и в такую погоду. Я еще пришлю вам обоим счет за мои сапожки! Так еще и на крышу забрались! Мелькнула надежда, когда вы стали драться, но сейчас… Рюдзаки, ты извращенец! Отстань от моего Лайта!!! АААААА!!!

Вот визг был совершенно лишним. Ай! Ну что такое? Отломанным каблуком прямо по голове! Миса! Как много в этом слове…

Теперь начинаешь смеяться ты, утыкаешься мне в ворот пальто и хохочешь так, что твое тело содрогается. Миса молчит. Молчу я, все так же тебя обнимая. Отсмеявшись, ты поднимаешь голову и смотришь мне в глаза. Смешно касаешься моего носа своим.

- Миса, мне кажется, что ты тут лишняя.

Твои слова неожиданность не только для девушки.

- Да как ты можешь, Лайт? Я же люблю тебя! У нас могло все получиться! – она топает ножкой, - вставай. Я не буду вспоминать о том, что видела и ты уйдешь со мной.

- Мне все равно, о чем ты будешь вспоминать, проводишь пальцем по моему лбу, переносице, кончику носа, губам. Ловлю ртом твой палец, прикусываю. А ты… словно окончательно принимаешь какое-то решение. Решительно поднимаешься. Тянешь меня за собой.

Миса пытается что-то говорить, но ты ее прерываешь:

- Ты лишняя, - тот смятый листок, он все это время был в твоей руке. Ты раскрываешь ладонь, поднимаешь руку и, порыв ветра сдувает его. Некоторое время он кружит над нами, а потом уносится прочь, исчезает в миллиардах снежинок. Ничего не понимаю. Ты провожаешь листок глазами. Сжимаешь мою руку, вталкиваешь в тепло чердака, оставляя Мису на крыше с раскрытым ртом. Тут ты останавливаешься и серьезно произносишь:

- Я не буду называть тебя ТЕМ именем, Рюдзаки. Это имя мне нравится намного больше.

Конец [/span]

Отредактировано Misa-Misa (2007-04-05 20:04:02)