ИТАК, энное время тому назад я досмотрела Ями, и, как всегда. загорелась творческим энтузиазмом. Правда, из-за отстутствия компа, я делала его беспрецендентно долго, два месяца. впрочем, надеюсь .это принесло свои плоды.
Название: То, что...
Автор: АнРеФа-кун
Бета: Фанат Аниме
Жанр: слегка роуманс, слегка драма, слегка ангст, слегка хрен знает что...
Рейтинг: ПГ
Персонажи/Пары: Мураки энд Ория
Ворнингс/Гомен: Одна часть - экшн почти сплошной, другая - наиужаснейший ангст.
Дисклэммер: Есть только два мангаки, имена которых я не могу запомнить. Второй - Автор Алхимика.
Но, так или иначе, я ни на что не претендую
От автора: Знаете, одна из мыслей этого фика - та, что про календарь - стала мной очень любима
Вдохновитель: Грузия, страна моих любимых солнечных гор. Моя бета и мой друг - Фанат аниме. И, наконец, мой желтый теннисный мячик, благодаря которому... но оставим это для глубин моей души

Мураки устало смотрел на экран ноутбука. Ярко-красная раздражающе мигающая надпись действовала ему на нервы. Он никак не мог понять, как допустил такую глупую ошибку. Впрочем, это не так уж страшно. Ее легко можно исправить.
Доктор Мураки Казутака удобно устроился на белом кожаном диванчики в своем номере в парижском отеле “Sans la guerre”. Мужчина находился в Париже уже целый месяц – нетипично долгое для него время. Впрочем, скоро он исправит это с такой же легкостью, как незначительную ошибку в письме.
Мураки слегка откинул голову назад и вдруг почувствовал резкую боль у основания позвоночника. Через мгновение боль огненной волной поднялась вверх по спине и, подобно океанскому приливу, ударила его в затылок.
Он вздрогнул, на какое-то мгновение мир исчез. А когда ему удалось снова восстановить ориентацию в пространстве, первым, что он увидел, было абсолютно незнакомое мужское лицо.
Несколько раз моргнув, Мураки осознал, что больше не сидит на диванчике, а лежит на чем-то мягком, голова его болит немилосердно. Зато от боли в позвоночнике не осталось и следа.
«Должно быть, я потерял сознание, об этом каким-то образом узнали и вызвали мне врача», - решил Мураки и воззрился на предполагаемого доктора, ожидая, что тот заговорит первый.
Ожидания оправдались.
- Ты очнулся! – облегченно воскликнул мужчина. – Ну наконец-то.
Мураки удивленно уставился на врача. Если только он хоть что-нибудь понимал, этот парень сейчас должен был вежливо поинтересоваться самочувствием потерпевшего. Причем – по-английски, а не обращаться с Мураки так, как будто они – приятели-французы.
С трудом приподнявшись на кровати, доктор остолбенел. Он находился не в своем маленьком уютном номере под крышей одного из лучших парижских отелей, а на диване в небольшой гостиной какой-то частной квартиры. Изумленный до крайности, он обернулся за разъяснениями к мужчине, который, восседая на удобном стуле, недоуменно смотрел на него:
- Где я? И кто вы? Что происходит? – требовательно спросил он по-французски.
- Кто я? Ты что, не… - мужчина вдруг вскочил и с несвойственной его возрасту и солидным размерам резвостью забегал по комнате. – Господи Иисусе, неужели опять?!
- Что «опять»? – вконец разозлился Мураки. – Может, объясните мне, что происходит?
- Послушайте, – вдруг перейдя на вы, сказал мужчина, – вы помните что-нибудь о себе?
- Ну конечно! Я помню свое имя, фамилию, год и город рождения, род занятий и…
- О небо… - вздохнул собеседник. – А ваше последнее воспоминание?
- Я сижу у себя в номере. Слушайте, вы может, наконец, мне разъясните, что происходит?
Его просьба была исполнена. И чем больше Мураки слушал, тем больше у него холодело сердце.
Мужчину звали Жан Ренасье, он и впрямь был доктором. Он был среди тех, кто пытался помочь Мураки, когда того обнаружили без сознания на полу номера в отеле “Sans la guerre”. Вокруг валялись осколки ноутбука, столик был опрокинут, и вообще создавалось впечатление, что доктор, прежде чем без движения замереть на полу, пережил несколько очень неприятных минут. Впрочем, Мураки вскоре очнулся, однако доктора обнаружили, что у того… амнезия. Правда, частичная. Но, увы, пострадали именно самые важные в данной ситуации знания доктора Казутаки – личные сведения. Сам он помнил лишь, что был врачом. Ноутбук его был разбит, а служащие банка и отеля знали только его имя – Франц Сальфор, да еще, что у него водятся деньги. Все. Ни имен родных или близких, ни еще какой-либо сколько-нибудь важной информации.
Такова была ситуация, когда в другом отделении больницы, где лежал, оправляясь после удара, Сальфор-Мураки, оперировали одного очень известного политического деятеля. Операция проходила плохо, и шансов выжить у мсье Деварда практически не было. Как вдруг в операционной неизвестно откуда появился больной Франц Сальфор, практически «выключил» докторов и сестер и сам завершил операцию. Спустя несколько дней Луис Девард был уже совершенно здоров, причем от него не скрыли, кто спас ему жизнь. История мигом облетела весь мир (хотя сам Сальфор-Мураки и скрывался от газет и даже запретил публиковать свои фото), доктор стал героем, а благодарный Девард взял его под свое покровительство. Сальфор-Мураки получил в Париже квартиру и новые документы (старые, несмотря на обыск номера, так и не нашли), благодаря приобретенной известности получил обширную практику и вскорости жил, как почти обычный парижанин. Девард пытался также найти его родственников и друзей, но потерпел сокрушительное поражение. В конце концов Сальфор-Мураки смирился с потерей прежней жизни, завел себе новых друзей, и, хотя в его поведении и замечали некоторые странности, жил спокойной, размеренной жизнью. Единственное, что служило ему напоминанием о прежней жизни, — это маленький золотой кулончик в форме ножа, который доктор считал своим талисманом. Этот кулон был сделан по его спецзаказу уже после амнезии, и доктор с ним не расставался.
- Он и сейчас при вас, – добавил Ренасье, заканчивая свое повествование и с сочувствием глядя на Мураки. – А ко мне вы зашли в гости и случайно ударились головой.
Доктор приподнял висящий на груди кулон. Сомнений нет – это почти точная копия его любимого ножа. А Франц Сальфор – именно под этим именем он зарегистрировался в отеле. Взглянув в зеркало, он обнаружил, что отрастил длинные волосы, убрал челку и сменил цвет стеклянного глаза на серый. Однако особых возрастных изменений заметно не было. В душе затеплилась надежда.
- Когда все это произошло? – негромко спросил он. Когда Мураки услышал ответ доктора, у него упало сердце. Но, с другой стороны… еще можно успеть!
- Вы хотите позвонить, наверное? – спросил Ренасье.
- Нет, – прошептал Мураки, – сейчас поздно, и трубку не возьмут. По крайней мере, там. Но я с радостью воспользуюсь электронной почтой. – Мураки со вздохом подумал, что из-за простой глупости не может использовать телепортацию. - И… скажите, не может этот мсье Девард заказать мне билет на самолет?
- Я позвоню, - все так же сочувствующе произнес доктор. – Вам куда? А компьютер там, в кабинете, – он показал на темно-зеленую дверь.
- В Токио, – сказал Мураки, вставая, – и, желательно, поскорее.
- В Токио?!
- Именно.
В кабинете Ренасье было душно. Мураки открыл окно. Несмотря на то, что на календаре значилось третье сентября, на улице было очень тепло. И тепло было на сердце Мураки. Огонь надежды горел в его груди.
«Скоро, совсем скоро. Еще немного – и я смогу, наконец, сказать то, что должен был сказать очень давно», - думал он, включая компьютер.
Не успел Мураки отправить письмо, как зашел доктор Ренасье.
- Я звонил Деварду. Он был необычайно рад, что к вам вернулась память, очень хотел с вами говорить, но я сказал, что вам очень срочно нужно лететь. Он, кажется, понял, и тут же, не сходя с места, заказал вам билеты на самолет, который вылетает через четыре часа. Сказал, что через полчаса заедет такси. Говорят, Девард баллотируется в президенты.
Мураки это было совершенно неинтересно, но он посчитал своим долгом сказать:
- Спасибо вам, доктор, огромное спасибо.
Позже, уже сидя в такси, Мураки подумал, теребя ножик:
«Благодаря твоим братьям, тем, что не были аристократами, отлитыми из драгоценного металла, а стальным, настоящим, я добился многого из того, чего желал. Но сейчас моим оружием будет нечто иное».
Приметив у дороги круглосуточный магазин цветов, Мураки велел таксисту остановиться. Розы покупать не стал – слишком символичен был этот цветок, как для него, так и для того, кому эти цветы предназначались. Слишком много роз он подарил совсем другому человеку.
И лишь оказавшись с букетом из непонятных розовых цветов в руках, он сообразил, что никак не сможет волочь их до самого Токио. Но все равно выкинул цветы Мураки лишь в аэропорту.
Вышла задержка, серьезно подпортившая Мураки настроение. Тем более что на звонки никто не отвечал. Когда, наконец, позвали на посадку, доктор был уже порядочно раздражен, но во время полета настроение его улучшилось.
Четвертого сентября, ровно в три часа дня, Мураки Казутака прибыл в Токио.

* * *

Ория Мибу сидел в своем кабинете у окна. Усталыми глазами он смотрел на улицу, не замечая ни красоты голубого неба, ни сидящей на дереве птицы, ни роскошную садовую клумбу с осенними цветами. Все слилось для него в сплошной черный фон для одного лица. Лица хорошо знакомого. Прекрасного, чуть бледноватого сероглазого лица в обрамлении белых как снег волос. Лица Мураки Казутаки.
И мысли, столь же печальные, как и траур осиротевшей матери, заполнили его голову.
«Существование человека, живущего лишь одной надеждой, похоже на календарь. Дни тянутся мучительно долго, но лишь затем, чтобы под конец оказаться безжалостно заштрихованными. И так – день за днем, в ожидании того часа, когда можно будет отметить какое-нибудь число красным цветом. Но рано или поздно, оторвав очередной лист, ты понимаешь – это был последний.
Календарь моей надежды потерял последний лист».
Зазвонил телефон на столе. Ория досадливо дернул головой, затем решительно выдернул шнур. Мерзкий звук тут же оборвался. Сегодня Ория с самого утра не брал трубку, и словно назло, ему все звонили и звонили.
Мибу вернулся к своим размышлениям.
«О, Мураки! Сколько человек называли тебя ангелом! И сколько из них поплатились за свою наивность жизнью!
Но я сам еще глупее! Ведь я-то, я-то знал, что ты истинный демон, и, тем не менее, твои объятья были для меня желанней объятий Ками! Ты был сатаной в человеческом обличье, я знал это и все равно был твоим верным слугой.
Да, слугой. Я мог льстить себе, называя себя твоим другом, а порой, окончательно погрузившись в манящую пучину самообмана, даже видеть в твоих глазах намек на нечто большее. Но для тебя я всегда был лишь верным рабом. Рабом, который сам, по собственной воле, выполнит любое твое приказанье. Рабом, который знает тебя настолько хорошо, что половина твоих пожеланий выполняется еще до того, как ты их выскажешь. Рабом, который возвел тебя в ранг святого. Рабом, который простит тебе любое издевательство, простит даже предательство.
О, Мураки! Ты хотел мучить меня до последнего! Сколько времени прошло с тех пор, как я получил твое письмо? не хочется, и вспоминать о нем, но текст его навеки у меня в голове.
«Дорогой Ория, я хочу уведомить тебя о том, что я…»
Все, на этом текст обрывался. Ты не захотел оказать мне даже последнюю услугу, нормально сказать, что покинул меня навеки. Да, я не смог бы смириться с этим, ведь источаемый тобой обманчивый свет, который когда-то привлек меня к тебе, на верную гибель, словно мотылька летним вечером, слишком глубоко поселился в моем сердце. Ты стал нужен, словно наркотик. Ты ругаешь… нет, уже ругал – ту особую травяную смесь, которую я добавляю в табак, но ты не понимаешь – или, вернее, делаешь вид, что не понимаешь, что ты сам куда более вреден, чем это безобидная, в общем, привычка.
И поэтому, Мураки, я не смог бы пережить твоего короткого: «Я ухожу».
Ория поднялся и открыл окно. Несмотря на то, что на календаре значилось четвертое сентября, на улице было очень холодно. И холодно было на сердце у Мибу. Лед отчаяния и безысходности прочно обосновался в его груди.
«Но тогда… тогда бы не было всех этих долгих, мучительных дней, на протяжении которых я заставлял себя верить. Что ты хотел сказать «Вернусь», что вот еще полчаса, и такси остановиться у моего порога, и оттуда выберешься ты, прекрасный и спокойный, как всегда.
Все эти дни я медленно губил себя, так что даже гейши в моем ресторане начали говорить мне, что я нездорово выгляжу. Но теперь… с меня хватит. Пусть единственный раз в жизни, но я пойду против твоей воли, Мураки Казутака!»
Ория быстро разделся и подошел к зеркалу. Его тело было красиво – он и сам знал это. Только уже долгие годы оно никому не принадлежало. Он хранил его для того единственного, кому оно точно не нужно было.
Мибу отошел от зеркала и склонился над столом. Поднял катану, вынул из ножен и с легкой улыбкой погладил лезвие.
- Ты была мне верной помощницей, подругой и партнершей, – чуть слышно прошептал он. – Сколько танцев мы станцевали вместе, сколько песен пропели друг другу… Но сейчас я прощаюсь с тобой. Прости, но в последнем бою мне придется надеяться на другое оружие.
Ория почувствовал, что сердце его забилось сильнее, когда он медленно выхватил вакидзамаси из ножен. Нахмурившись, он заставил себя успокоиться. Самурай должен быть спокоен до конца. Тем более что его конец будет долгим.
Когда-то давно молодой еще якудза попросил:
— Казу-кун, я прошу тебя… Если придет нужда, помоги мне, когда я отправлюсь в последний путь. Я прошу у тебя оказать мне честь и помочь довершить обряд сэппоку.
— Конечно, Ория, – с улыбкой ответил Мураки. Он каждый раз отвечал так, когда Мибу позволял себе о чем-то его просить, и каждый раз становилось понятно: его обещание – не более, чем вода. Впрочем, тогда еще Ория мог питать на этот счет какие-то иллюзии.
Что ж, значит, обряд останется недовершенным. В принципе, по сравнению со всем остальным, что он вытерпел по вине Мураки, это не может считаться серьезной помехой.
Мибу погладил острие вакидзамаси и, верный традициям, прошептал короткую молитву погибающих самураев. «Будь ко мне милостив», - добавил он клинку и тут же устыдился своей просьбы. – «А лучше, будь справедлив. Каждый самурай слышит твою песню всего один раз, так пой же как следует!»
Ория повернулся к окну. Неожиданно он стал абсолютно спокоен.
- Время пришло, – одними губами проговорил он, и… вакидзамаси пошел вперед, пошел вверх, пошел наискось и, наконец, выпал из ослабевших рук. Ория Мибу рухнул на пол, чтобы начать путь.
Четвертого сентября, ровно в три часа дня, Ория Мибу покинул мир живых.

* * *

Мураки Казутака убил огромное количество людей. Очень немногие имели возможность что-то ему прошептать перед гибелью, но те, кто все же могли это сделать, в большинстве своем пытались его проклясть. Поэтому, когда очередной мужчина, чью семью он полностью уничтожил, добив напоследок и его самого, завел знакомую песенку, Мураки лишь усмехнулся.
- Ну, что на этот раз? Жуткие болезни? Полностью вымерший род? Сплошные бедствия да будут меня преследовать? Несчастья да обрушатся на голову мою?
- Нет, – прохрипел мужчина, – вот что я скажу тебе... ты убил мою семью, разрушил мою жизнь, и сделал это, смеясь. Но когда-нибудь ты окажешься на моем месте. И твой белый плащ будет надет не по твоему желанию. И вместо смеха будут слезы.
Тогда Мураки лишь улыбнулся, сказав: «Ну, наконец-то хоть что-нибудь оригинальное!»
Но много позже, в тот день, четвертого сентября, Мураки вспомнил эти слова – единственные из многих, что сбылись. И вместо смеха были слезы.

Отредактировано AnReFa (2007-09-26 15:04:56)